Поэма

Что свято – то не может постареть.
Молитвословно мне нашепчут воды,
Как Трифон, просветитель лопарей,
Прославился в делах богоугодных.

Печенгский монастырь… Смотрю с тоской:
Какая дряхлость, обветшалость, хилость…
Восставший из немилости людской,
Ты сам собой являешь Божью милость.

Святое место Мурманской земли!
Прости нас, грешных, за твою убогость,
За скупость человеческой любви,
За скудость веры в Родину и в Бога!

Горит закат, стекая свысока
В теченье вод, чтоб стать теченьем века.
Над сопкою двуглавой – облака…
И облако одно – белее снега.

Не облако! Но – стая лебедей!
Не лебеди, но – души убиенных…
Всё отгорит, но в памяти людей
Нетленное останется нетленным.

Был свят порыв и помысли чисты,
Царя, народ и государство славя,
Взрастал и креп Печенгский монастырь –
Рубеж страны. Твердыня Православья.

И слава простиралась – велика,
Ведь сильному не надо и сражаться…
В ту пору к монастырским берегам
Боялись иноземцы приближаться.

Кому грозить? Он был грозою сам –
Монахов собиратель седоглавый…
Но время шло. И Трифон угасал.
А с ним – монастыря былая слава.

Дано святым в грядущее глядеть,
И прослезившись, у порога гроба
Всей братии мучительную смерть
Предрек с последним вздохом преподобный.

Величье Духа не объять уму.
Всё сразу меркнет – доводы, слова ли.
И гложет червь сомненья: почему
Себя спокойно смерти отдавали?

Ведь Александр Невский бил врага,
И били их Ослябя с Пересветом…

В былую жизнь, в минувшие века
Я продирался. Вспять. Из лета – в лето.
И вдруг – прозрел. И мысль меня прожгла:
Быть жертвой – подвиг духа в высшей мере.
Пусть хоть убьют – будь добрым среди зла!
Пусть растерзают – верь среди безверья!
4
… Струилась кровь – красна и горяча,
Живого мяса дёргались лохмотья.
– Где золото?
– Где жемчуг?
– Отвечай!
И свейский меч купался в русской плоти.

Одних страдальцев разрубали вдоль.
Другим крошили с хрустом руки, ноги…
И возопил монах сквозь кровь и боль:
«Не в силе русский Бог, но сила – в Боге!
Коли меня! Терзай! Руби меня!
Но покорить Россию – невозможно!
Сокровищ веры силой не отнять!
Мечом не завоюешь Царства Божья!»

Последний стон…

Средь жуткой тишины
Вдруг замерли враги, зрачки расширив.
Те, кто живыми были им страшны,
Ещё сильней посмертно их страшили.

И так, оторопев, утратив речь,
Они стояли долго без движенья.
Пока не прохрипел их конунг: «Сжечь!
И русский храм, и русское селенье!»

Брели враги, угрюмо говоря:
«Деля на всех, придётся бить на части
Серебряную утварь алтаря
И золочёный кубок для причастья».

Косматый свей, кривя в усмешке рот,
Взревел:
«А мне испить из злата – любо!»
Он черпал из ручьёв, озёр, болот…
Но наполнялся русской кровью кубок.

А в спины им глазами мертвеца
Глядела смерть, выстуживая души.
И ужас переполнил их глаза.
И сбил с пути. И свёл с ума их ужас…
6
Смешался пепел храма с пеплом тел.
Всё стало тленом, чтоб взойти из тлена.
Предали – с Богом – те, кто уцелел,
Земле сырой останки убиенных.

Крылато по земле скользнула тень.
И люди, глядя в небо, увидали,
Как сто шестнадцать белых лебедей
Над сопкою двуглавою взлетали.

…. Дрожит роса, как слёзы на траве.
Печальный монастырь на горьком прахе…
Их было сто шестнадцать человек:
Работники, послушники, монахи…

Деревья. Травы. Облака в воде.
Всё станет тленом. Всё взойдет из тлена!
Я слышу кличи белых лебедей!
Я знаю – это душ убиенных.

А за рекой – двуглавая скала
Простёрлась широко и величаво,
Подобием российского орла,
Хранителя величия державы.

Эпилог

За Печенгой-рекой печальный вид.
Переминаюсь, словно виноватый:
Мемориальный памятник Солдату
Который год некрашенный стоит.

А по другую сторону дороги
Церквушечка – Печенгский монастырь…
Прокляв марксизм, задумались о Боге.
А в душах – ни Креста и ни звезды.

Ни памяти, ни славы, ни бесславья…
Всё близится к какому-то концу.
Там – памятник советскому бойцу.
Здесь – памятное место Православья.

Я – русский! Мне судьбу не поменять!
Душа моя разорвана дорогой
На то, что, поминая, – не хранят.
И то, что вспомнить, позабыв, не могут.

Не уберечь в разорванной душе
Ни образы, ни имена, ни были…
У нас на память денег нет – уже,
На веру мы – ещё – не накопили.

Мы забываем предков имена.
Мы – памяти своей самоубийцы!
Как запретить усопших поминать?
А просто – надо отучить молиться.

Беспамятство души… Духовный мрак.
Народ – без рода… Рвётся там, где тонко!
Ведь только тело убивает враг,
А душу могут отмолить потомки!

У нас, в краю страдающих берёз,
Смешно рыдать и радоваться грустно.
Здесь вся земля горька от русских слёз,
И пота, и молитв, и крови русской.

Мне мир – не мил! Мне белый свет – не бел!
Живём, плодя беспамятных незнаек!
Ведь наши дети знают – о себе! –
Лишь из заморских Соросовских баек.

Что памятник, когда в душе – пустырь.
Всё станет прахом, порастёт травою.
О, Господи!..
Крещусь на монастырь.
Безверье – смерть!
А для живых – живое!